Бэл Алберт - Игра С Ножами
АЛБЕРТ БЭЛ
ИГРА С НОЖАМИ
Огромный зал будто лихорадит. Сначала заслон тишины прорвало несколько
жидких хлопков, за ними хлынула лавина, и море рукоплесканий бушевало
секунд десять. Сквозь рокот этого прибоя, подобно крикам чаек, звучало:
- Браво, браво!
И опять тишина, в которую какой-то запоздалый зритель, спохватившись,
подкинул три-четыре хлопка.
"Плак, плак, плак!" - прошлепали они, словно утки по луже.
Вслед за тем аккорд рояля скользнул по залу, как солнечный луч над
притихшим океаном. И голос солиста расцвел радугой в тишине.
Я стою в проходе. Десять шагов и два поворота отделяют меня от сцены,
но и сквозь толстые перегородки я чувствую дыхание зала.
Как только закончит певец, на сцену выйдут танцоры. Сейчас они за
кулисами, забрались в ящик с канифолью, натирают подошвы, чтоб не
скользили ноги.
Они уложатся минут в восемь, десять, затем мой черед.
Я волнуюсь, эти десять минут полежать бы на диване, собраться с
мыслями, успокоиться. Но гул зрительного зала неотразимо притягивает. Так
человек, не умеющий плавать, глядит на вспененный омут, чувствуя и
восхищение, и ужас.
Мне ни разу не приходилось выступать в таком большом зале, перед такой
искушенной публикой. Не скажу, чтоб я не умел плавать, но этот омут мне
кажется чересчур глубоким и черным.
Мое первое выступление состоялось год назад в одной из школ ФЗО. Зал
был тесный. Зрители - мальчики и девочки, беспокойные, шумливые, как
воробьи.
Начал я с мячей. Пустил их кататься по плечам, по коленкам, отбивал
пятками, локтями и вдруг в стремительном рывке схватывал два из них, а
третий балансировал на лбу.
Аплодисменты были вялые, а кто-то сказал:
- Подумаешь, так и я могу!
Я густо покраснел. Задели мое самолюбие студентапервокурсника. Даже
руки задрожали. Но заставил себя успокоиться, кое-как справился с
остальными предметами - обручами, правда, только шестью, булавами,
металлическими тарелками. Оставался "гвоздь". Номер с тремя зажженными
факелами. Я их сам смастерил в столярной мастерской училища: деревянная
рукоятка длиной в тридцать сантиметров, на конце жестянки с мелкими
отверстиями, в жестянках пакля, смоченная керосином. Факелы выкрашены в
черно-красный цвет с белыми зигзагами.
Итак, я взял зажженные факелы и подал знак осветителю. Он должен был
погасить все лампы, прожекторы, освещавшие меня, а в зале зажечь одну
лампочку, чтобы резче выделялась сумеречная сцена и мне лучше был бы виден
полет факелов. Однако осветитель почему-то выключил все лампы до единой.
Факелы горели, во все стороны разбрасывая искры.
Пламя было до того слабое, что я с трудом различал рукоятки. Но делать
было нечего, пришлось работать вслепую. Помахал факелами, чтоб посильнее
разгорелись и в лицо брызнул искрящийся керосин.
В зале беспокойно зашептались. Им, наверное, казалось, не миновать
теперь пожара.
И тут я пустил в дело факелы. В зале послышались аплодисменты.
Представляете: в полной темноте три искрящихся огненных дуги. Алые круги и
бледное лицо посредине. Я был столбом, вокруг которого вертелось
карнавальное колесо, разбрызгивающее огонь.
Когда зажгли свет, лицо у меня было черно от дыма и копоти, будто я
надел маску сварщиков. Зал хохотал.
С тех пор я не гнался за дешевыми эффектами. Факелы выбросил на помойку.
Солист закончил, и опять зал беспокойно шумит. Певец, проходя мимо,
подмигнул мне счастливым карим глазом. Тучный, лацканы его фрака и манишка
обсыпаны капельками пота. За певцом семенит пианистка, личико
разрумянилось, в руках
