3155b016

Бэл Алберт - 'я Сам' На Просторе



АЛБЕРТ БЭЛ
"Я САМ" НА ПРОСТОРЕ
Я - инженер-мелиоратор, работаю в институте.
И почему-то мне вспоминаются давние летние дни.
Тогда на траве густым слоем лежала пыль, разгоряченный солнцем воздух
волнами вздымался к небу, и стройные сосенки на южной окраине просторной
равнины кутались в серую дымку.
Ничто не нарушало тишины, до того незамутненной, что слух улавливал
тончайший стрекот насекомых, и казалось, вместе с летучим воздухом землю
покинули все звуки, а этот последний, запоздавший, отлетает с жалобным
стоном.
Вдали у горизонта кружил ястреб. Узкая, едва приметная тропа пролегала
через равнину, по обеим сторонам ее рос конский щавель и купырь. Рядом с
тропинкой сидел "я сам", покусывая стебель щавеля.
Тогда за сотни километров громыхал и лязгал двадцатый век. По улицам
городов мчались машины, с аэродромов поднимались вертолеты, в родильных
домах рождались дети, на полигонах испытывали пушки новейших образцов,
судьи в судах судили преступником, крестьяне на полях убирали пшеницу,
рабочие на заводах вытачивали оси для детских колясок, министры в
министерствах подписывали приказы, в загсах целовались новобрачные.
"Я сам" был далек от всего этого, сидел себе, покусывая стебель
конского щавеля, на тропинке посреди просторной равнины.
Но Земля вертится, жизнь идет.
Сначала в южной стороне, где тропка тоненьким стежком вплеталась в
соснячок, я увидел красную точку.
- Ха! - сказал я себе. - Человек!
Красная точка приближалась, росла, бежали минуты, ястреб кружил, а я
сидел, не двигаясь, и ждал. Тропа одна, никаких ответвлений. В толпе люди
пройдут мимо, не обратят на тебя внимания, заняты сами собой, своей
суетой, своими делами, а в просторе человек не пройдет незамеченным, люди
издали видят друг друга.
Но тогда это был не просто человек, а это было чтото большее.
Девушка в красной блузке. И она покусывала стебелек конского щавеля.
- Приятного аппетита! - сказал я.
- Спасибо! - отозвалась девушка.
Тогда в зарослях поймы реки Авиексты я прокладывал трассу
мелиорационного канала. Тридцать дней кряду не видал ничего, кроме
бородатых физиономий, слышал только хриплые голоса, давил на лице комаров,
сам оброс, и волосы выцвели - пока не настал мой черед идти в магазин за
пятнадцать километров от нашего лагеря.
Девушка остановилась. Я поднялся, вскинул на спину свой коричневый
рюкзак. Он был такой огромный, что в нем преспокойно можно было бы
спрятать эту девочку.
- Если в магазин, то напрасно. Учет! - сказала она.
Тогда я пошел за ней следом. Сначала по чистому полю, потом по шоссе,
усыпанному галькой, через километр-другой ее сменил крупный гравий, и от
шин проезжавших грузовиков летели камешки, они, как дробинки, щелкали по
моим брезентовым штанам. Девушка приседала, оберегая юбкой ноги.
Я попросил продать мне каравай деревенского хлеба.
Еще мне вынесли кувшин молока. Кувшин коричневый, с зелеными разводами,
молоко холодное, с пенкой, и хозяйка ни за что не хотела брать с меня
денег.
Не было сказано ни одного лишнего слова, но расстались мы друзьями.
Теперь я смотрел из окна своей квартиры на улице Суворова, и почему-то
мне вспомнились те давние летние дни.
Внизу громыхали трамваи, ревели моторы, а мне был виден только тротуар
на той стороне. Линия подоконника перерезала улицу. Люди, переступив эту
линию, вдруг исчезали, они были и в то же время их не было, они уходили и
не уходили, они окунались в небытие, и виной тому был самый обычный еловый
подоконник.
Еловый подоконник, ореховый се



Содержание раздела