3155b016

Бэл Алберт - Выстрел



АЛБЕРТ БЭЛ
ВЫСТРЕЛ
Именно с тех роковых слов все и началось.
Могу сказать даже время: что-то около двух пополудни. Мы только что
вернулись из буфета. Я съел сдобу, три пирожка с мясом, выпил две чашки
черного кофе и чувствовал внутри приятную теплоту. Я прикалывал к
чертежной доске свежий лист ватмана, пальцы чуть вздрагивали - так не
терпелось начать эскиз. После нескольких безуспешных попыток кнопка
сломалась, и я отшвырнул головку: отлетев в угол, она щелкнула, как курок.
Это я помню хорошо, потому что в тот момент у меня было такое ощущение,
будто в меня выстрелили, но пистолет дал осечку. Чик! И стало тихо. Я
обернулся. На меня как-то странно смотрел Гольдштейн. Почти физически я
ощутил, как наши взгляды ринулись навстречу друг другу, со звоном
столкнулись посреди комнаты и отлетели в угол-туда, где валялась головка
от кнопки. Гольдштейн сказал:
- Однако нервный ты стал!
И надо же было случиться, что как раз в тот момент раскрылась дверь и
вошла секретарша.
- С нервами шутки плохи, - бросила она с ходу.
Ну, кто мог подумать, что меня ожидает столько потрясений лишь из-за
того, что Гольдштейну, видите ли, показалось, будто я стал нервным.
- Что верно, то верно: шутки плохи, - спокойно отозвался я и, взяв
новую кнопку, вдавил ее в доску, плотно приколов лист.
- Вон Зандманис из стройуправления сколько уже времени в нервной
клинике. А сначала чуточку тряслись руки, только и всего! - продолжала
секретарша.
Гольдштейн молча подписал бумаги. Когда секретарша вышла, он подошел к
моему столу.
- Через месяц ты должен сдать проект, - сказал он.
- Ну да, - сказал я, - через месяц сдам.
На следующий день, помнится, я стоял в вестибюле у доски объявлений,
дымил сигаретой, мысленно перемещая дверь ванной метра на два поближе к
спальне.
"Так будет удобней, - подумал я, - вышел из спальни, шаг влево - и
ванная". Мимо проходили коллеги, я здоровался с ними, но это не мешало мне
размышлять.
- Доброе утро, - сказал Гольдштейн.
- Доброе утро!
- Как самочувствие?
- Превосходно, - ответил я, пожимая плечами. - А что?
- Просто так, просто так, - пробормотал Гольдштейн и торопливо отошел.
Я еще заметил, что от его ботинок на полу остались мокрые полосатые следы.
Гольдштейн носил югославскую обувь на толстой рифленой подошве. Потом
ко мне подошел Русан из планового отдела. Попросил прикурить и спросил:
- Как самочувствие?
В проектном управлении я работал десятый год, но прежде никто не
задавал мне подобных вопросов.
Естественно, меня озадачила заботливость коллег.
- О чем ты говоришь?
- Со мной это бывает по вечерам после работы.
А утром все нормально. У тебя, наверное, то же самое, - сказал Русан.
- Что - то же самое?
- Ну, что руки дрожат, будто не знаешь!
- Руки дрожат?
- Ну да! А вообще выглядишь молодцом. Обычно это сразу бросается в
глаза.
- Да кто тебе сказал, что у меня дрожат руки?
Русан принялся в смущении отстегивать и снова застегивать верхнюю
пуговицу жилетки. Жилетка у него была коричневая, в темную полоску,
пуговица тоже коричневая, но без полосок.
- Видишь ли, - сказал он, - вчера у нас зашел разговор о нервах. Даже
не помню, кто сказал, что у тебя нервы никудышные.
- Что за ерунда! - воскликнул я. - Вот полюбуйся!
Я вытянул руки, растопырил пальцы.
- Не дрожат, - согласился Русан. - Ну и воля же у тебя!
- Просто у меня крепкие нервы.
- А у меня совершенно нет воли, - твердил свое Русан. - И вообще люди с
крепкими нервами теперь наперечет. Транспорт - вот что губит нервы!
Р



Содержание раздела